Часть восьмая Аксинья выздоровела к весне. Чудесно обновленным и пре-красным предстал перед нею мир. Ничего не зная о судьбе Гри-гория, но наслышанная о продолжающейся войне, Аксинья зас-пешила в родной хутор, уверенная, что именно дома она будет ближе всего к любимому. Но в Татарском ждал ее брошенный и осиротевший курень. И жила бы она так совершенно одна, если бы тоска и тревога за жизнь Григория не сблизила Акси-нью окончательно с Мелеховыми. Ильинична стойко держалась только благодаря надежде на встречу с младшеньким. Аксинья как могла помогала Дуняшке и Ильиничне по хозяйству: и с посевной, и с воспитанием детишек Григория. О Степане вспо-минала неохотно; почему-то ей казалось, что не вернется он. Собирала всякие, зачастую противоречивые слухи о Мелехо-ве, добросовестно делилась ими с его семьей. И только от Про-хора Зыкова получили достоверные сведения: Григорий жив-здоров, в Новороссийске перешел на сторону красных и теперь воюет в Конной армии Буденного. С поступлением на службу Советской власти, по словам Прохора, Григорий заметно пере-менился: веселый стал, приняв решение служить, пока все про-шлые грехи не замолит. А служил он, действительно, как умел, на совесть, сам Буденный благодарил, руку жал. Прохор Зыков оставался со своим командиром до последнего, пока не был тя-жело ранен в бою, и не демобилизовали его с одной рукой под-чистую. После этих новостей с возросшим нетерпением стала ждать сына Ильинична. Она изводила всех ближних разговорами о долгожданном сыне, вспоминая о нем при каждом случае. Даже о хозяйстве заговаривала с тайным желанием поговорить о Гри-ше. Однако хозяйствовать на базу Мелеховых пришлось совсем другому казаку. Вернулся однажды в Татарский Мишка Коше-вой и тут же направился к единственно родному человеку, ос-тавшемуся в живых, - к Дуняше. Холодная встреча, оказанная ему Ильиничной, напора Мишкиного не ослабила: он уже дав-но готовился к тяжелым ответам на ее обвинения и речь свою продумал основательно. Не считал он себя виновным ни в ги-бели Петра, старшего сына, ни в смерти Пантелея Прокофье-вича, ни мытарствах Григория; если он и "душегуб", то так мож-но было окрестить всех казаков, участвовавших в войне, - и самого Петра, и Григория, а что уж говорить о мелеховском куме Митьке Коршунове. Ничего не могла ответить на это Ильинич- на, а уж тем более не смогла отказаться от помощи в давно уже развалившемуся без мужских рук хозяйству: Мишка поставил повалившийся плетень, обстругал грабельники, отремонтиро-вал рассохшийся баркас, помог в приготовлении к покосу и в сам покос. Работа спорилась в уставших от войны руках каза-ка, мешала только одолевавшая его болезнь. Один из присту-пов лихорадки, напугавший Мишатку Мелехова, вдруг неждан-но примирил Ильиничну с упорным "душегубом": вгляделась Ильинична в его восковое лицо, в сутулую фигуру, подсмотре-ла равнодушный, измотанный болезнью взгляд, ярко вспыхнув-ший только при виде Мелеховского сынишки, а потом снова потухший, и непрошенная материнская жатость овладела сер-дцем старухи. По-прежнему борясь с двумя захлестнувшими ее противоречивыми чувствами - жалостью и ненавистью - согласилась Ильинична на свадьбу Дуняшки и Мишки Коше-вого. После свадьбы дела дома Мелеховых, где обосновались мо-лодые, пошли на поправку. Мелеховский курень словно помо-лодел, засияв свежеокрашенными ставнями. Ретивым хозяином оказался Мишка. Только Ильинична вдруг стала чувствовать в родном дому себя лишней и чужой, казалось, что молодые на-чинали жить с нуля, все переделывая и восстанавливая на свой манер, не интересуясь мнением "бывшей" хозяйки. И Ильинич-на стала с каждым днем ощущать себя все более одинокой. Мысленно она все время была с сыном, все силы расходовала на его ожидание. Даже детям Григория не уделяла уже долж-ного внимания, все возложив на тетку Дуняшу. Ничто уже не могло взволновать старуху: ни хозяйство, ни счастье дочери, а зять по-прежнему оставался для нее чужим человеком. Сама жизнь стала тяготить ее. В один год потеряв столько близких и любимых, она продолжала неизвестно почему и зачем жить, быстро постаревшая, надломленная страданиями. За свою дол-гую нелегкую жизнь, считала Ильинична, она заслужила хотя бы одного: встретить, наконец, своего горячо любимого сына. Но скоро и эта надежда стала угасать, теряться в захлестнув-шем море одиночества. Лишь однажды к Ильиничне вернулась, и то ненадолго, ее былая жизнерадостность: пришло письмо от Григория, с поклоном и обещанием скоро вернуться домой. Недели две спустя Ильинична заболела. К себе она никого не допускала, даже посещения Аксиньи становились в тягость старой женщине, желающей остаться наедине со своими вос-поминаниями. Как ни странно, об умерших Петре, Пантелсе Прокрфьевилее, Наталье не думала она в последних своих стра- даниях. Все мысли ее занимал только Григорий. Не нужно ей было уже ни чужого сочувствия, ни постороннего внимания, только тревога за сына удерживала Ильиничну при жизни, за-ставляя учащенно биться изболевшееся материнское сердце. Но постепенно и эта тревога ослабла, выпуская Ильиничну, все чаще впадающую в забытье, из своих цепких рук. Как-то ночью встала Василиса Ильинична с постели, вышла во двор, покри-чала, позвала долгожданного сына в последний раз, да и верну-лась в дом... готовиться к смерти. Через три дня она умерла. После смерти Ильиничны Кошевой стал единственным пол-новластным хозяином в доме. Однако что-то, по наблюдениям внимательной к хозяйству Дуняши, сломалось в се муже. Ду-няшка думала, что происходит это вследствие болезни, а мо-жет быть, лени мужа. Оказалось же, что начал подумывать Мишка о преждевременности оседлой жизни: слишком гроз-ные времена настали для его горячо любимой Советской влас-ти. Врангель подходил уже к Ростову, с рудников и из лагерей возвращаются недовольные жизнью казаки, держатся особня-ком, явно на что-то надеются. Не могло такое пройти мимо зор-ких глаз Кошевого. Набычился Мишка, разозлился. И впервые выплеснул свою злобу на молодую жену. Произошло это в при-сутствии Прохора Зыкова, которого Мишка, привыкший делить мир только на красных и белых, незаслуженно оскорбил подо-зрением. Дуняшка, вступившись за Прохора, а особенно оби-девшись на такие же нападки мужа в адрес ее родного брата, села в стороне, напуганная угрозами о расправе над Григори-ем. Прохор же со своей обычной хитрецой перевел внимание разгневанного красноармейца с любимого командира на Кирил-ла Громова (разбойника и дезертира, только что сбежавшего из Красной Армии в полном боевом вооружении). Тут-то и взыг-рала в полной мере Мишкина добросовестность. Достав из зак-ромов свое оружие, тщательно проверив его, отправился он в Вешенскую на комиссию. Медосмотр Мишка не прошел, подвела не вылеченная ли-хорадка, но в хутор вернулся уже не просто демобилизованным красноармейцем Кошевым, а председателем хуторского ревко-ма. На этой почетной должности сменил Мишка старика Ми-хеева, с радостью передавшего ему немудреные полномочия. Тут же нашел новый председатель нового секретаря, полугра-мотного подростка Андрея Обнизова, и пошел по хутору важ-но и чинно выполнять свои председательские обязанности. В целях безопасности и наведения порядка в Татарском необхо-димо было, по мнению Кошевого, арестовать бандита Кирилла Громова. Громова застать врасплох ему не удалось, тот бежал вместе с остальными опасными для Советской власти казака-ми. С тех пор переместился Мишка со своей женой спать в сен-цы: кровать их стояла в опасном месте - под окном. Каждую ночь теперь перед сном Кошевой строго проверял боевое ору-жие. А дни проводил в нелегких разговорах-агитациях: надо было разъяснять обнищавшим хуторянам временность и недо-разумение всего происходящего. А жить действительно становилось все труднее: не хватало соли, керосина, масла, сахара, спичек и еще многих других не-обходимых в хозяйстве вещей. Недовольных казаков увещевал председатель ревкома, ссылаясь на козни буржуев и белогвар-дейцев, уничтожающих рельсы, эшелоны, продовольственные и промышленные запасы. Нередко ради красного словца и пу-щей убедительности приходилось Мишке и привирать. Народ на время успокаивался, а вот родную жену так просто угово-рить не удавалось: однажды после очередных возмущений обо-звал ее контрой (вся в Мелеховскую породу) да чуть не уда-рил. Дуняшу больше всего волновала теперь только дальней-шая судьба Гриши: из обмолвок мужа поняла она, что дома ее брата ждет суд, а там, может, и расстрел. Об этом Дуняшка по-спешила сообщить Аксинье. А вскоре демобилизованный красноармеец Григорий Меле-хов вернулся в хутор. Холодно и неприветливо произошла дол-гожданная встреча с родным домом: бывший друг, а теперь и близкий родственник Мишка Кошевой даже руки не подал. В первую же ночь после приезда произошел между ними тяже-лый разговор: Григорий говорил, что устал от войны, что вер-нулся, чтобы только трудиться, работать, воспитывать своих детей, что смертельно устал и не хочет ничего, кроме покоя; Михаил не верил ему, не пытался даже услышать бывшего од-нополчанина. В создавшейся ситуации, когда казаки смущены продразверсткой, недовольны Советской властью, Григорий, как бывший повстанец, офицер, уважаемый всеми, стал наибо-лее опасным человеком для председателя хуторского ревкома. Поставив Мелехова в один ряд с мародером Кирюшкой Громо-вым и с разжиревшим палачом Митькой Коршуновым, Коше-вой не хотел слышать мирных заверений уставшего от битв че-ловека. В ту же ночь увидел Мелехов сон, как пошел полк в ата-ку без него, к великому стыду и ужасу казака-красноармейца. Проснувшись, он долго не мог прийти в себя; не знал Мелехов, стремившийся к миру и спокойствию, что сон этот вещий, и не раз еще придется "му ходить в атаку во сне и наяву. Мельком после возвращения увидел Григорий радостную .Аксинью, пообещал навестить ее на следующий день, да разго-вор с Мишкой отсрочил долгожданную встречу: Кошевой при-казал Мелехову, как бывшему казачьему офицеру, срочно явиться в Вешепскую в Допчека для постановки на учет. Уве-рен был Мишка, что Григорий из Вешенской не вернется, да и .сам Мелехов уже почти не сомневался в этом после Мншкино-го приема. Потому и всячески оттягивал решающую минуту. ;Рапо утром на следующий день после приезда вышел Григо-рий из дома, решив навестить могилы матери, брата, жены На-тальи, да так и не дошел до кладбища: и без того тяжело и смут-.но было у него па душе. И он повернул к дому Прохора Зыкова. Тяжелые мысли не отпускали его. Он думал о рано повзрос-левших детях, о своей несбывшейся надежде на мирное хлсбо-робство и семейное счастье рядом с желанной Аксиньей, о сво-их тяжелых ошибках, от которых не так просто отделаться и расплата за которые еще впереди. Еще тяжелее стало па душе после разговора с верным дру-гом. Прохор рассказал ему о судьбе бежавших Л истшщкнх: отец в Морозовскон умер от тифа, сын застрелился, узнав об измене жены. Сообщение это Григорий принял равнодушно, значитель-но больше взволновала его другая новость: Прохор сообщил о восстании в соседней с ними Воронежской губернии. Зыкову не нравилось это потому, что отвоевал он свое, как и его коман-дир, давно пора казакам за работу приниматься, а вот Григорий расстроился более основательно: новость эта была явной угро-зой его, мелеховской, жизни. В такое смутное время никто не поручится за уважаемого казаками офицера. Григорий почти завидовал Листницкому и Мишке Кошевому: они точно знали, за что гибнут, понимали свое предназначение. Он же, сначала примкнувший к большевикам, затем волею судьбы воевавший за белогвардейцев, потом снова за Советскую власть, весь свой путь прошел с великим сомнением в душе, да так и не знает вер-ного пути: от красных отбился, к белым не примкнул - интере-сы и тех и других оказались чуждыми казаку Григорию. В Вешенскую Мелехов все же отправился сразу от Прохора Зыкова. На площади перед Дончека остановился нерешитель-но: все существо сопротивлялось идти самолично на смерть (даже просто арест был равносилен для свободолюбивого каза-ка смерти: страшнее смерти, с которой не раз уже встречался в открытом бою, казалась Григорию неволя). В это время рядом с ним вдруг оказался.бывший однополчанин брата Петра, а те-перь красноармейский командир Яков Фомин. Он решительно советовал Григорию побыстрее покинуть свой хутор и скры-ваться как минимум года два-три, пока все окончательно не ус-покоится. Однако рассуждения Фомина не только не остано-вили Григория, но, напротив, усилили его решимость покон-чить со всем раз и навсегда. В Дончека Мелехов заполнил анкету, подробно описав свое участие в казачьем восстании 1919 года. На этот раз его отпус-тили, потребовав явиться на отметку через неделю. Григорий заспешил к уже уставшей от ожидания Аксинье. С Мишкой Кошевым ужиться он уже не мог, с первого дня выяснив с тем отношения, Мелехов перебрался вместе с детьми к Аксинье. Григорию было все равно где жить, лишь бы жить в покое. Не-сколько дней он провел в угнетающем безделье: ни к чему не лежала душа. Он был уверен в неизбежном новом, насилыюм расставании с домом, и руки, так рвавшиеся к работе, вдруг опустились под влиянием мыслей об аресте и тюрьме. За дол-гие бессонные ночи он окончательно решил в Вешенскую боль-ше не ходить, а через неделю он уйдет из хутора, как советова-ли друзья. Аксинье пока решил ничего не говорить, пусть раду-ется тому, что есть. Но не случилось Григорию до конца выполнить задуман-ное, не дал ему времени Мишка Кошевой, которому не терпе-лось побыстрее избавиться от недостойного родственника. Как-то ночью прибежала сестра и сообщила, что прибыли из Вешеи-ской два всадника, что разговаривает с ними муж, рассказывая о Мелехове. Собрался Григорий быстро, ушел, не попрощав-шись со спавшими детишками, отправился в новые скитания. Так кончилась для Григория Мелехова недолгая мирная жизнь. Поздней осенью 1920 года в связи с плохим поступлением хлеба по продразверстке были созданы продовольственные от-ряды. С ужесточением мер началось брожение среди казачьего населения Дона. Уходили казаки с хутора с оружием, сформи-ровывали банды численностью от пяти до двадцати штыков. Банды отбивали обозы с хлебом, уничтожали коммунистов и продовольственные отряды. Население встречало бандитов со-чувственно, они всегда в любом хуторе находили еду и сообще-ния о передвижении карательных отрядов. Все это затрудняло ликвидацию банд, к тому же караульный батальон Верхне-Дон-ского округа, на который она была возложена, возглавлял Ка-парии, бывший штабс-капитан царской армии и эсер: он вся-чески препятствовал уничтожению зародившихся на Дону кон-трреволюционных сил. А в начале марта 1921 года в Вешенс-кой восстал эскадрон под командованием Якова Фомина. Фомин давно уже вынашивал план этого восстания (подо- греваемый Капариным и пьяными откровениями подчиненных казаков); не случайно он пытался уберечь и Григория Мелехо- ва, переживал за судьбу повстанцев Вакулина. Однако Вешен- скую, как намеревались Капарин и Фомин, взять не удалось, и с остатками эскадрона они начали свои скитания по окрестным станицам в напрасной попытке увлечь за собой казаков. Все это происходило на третий месяц мытарств Григория. Он переходил из одного хутора в другой, останавливаясь у сво- их и Аксиньиных дальних родственников. Такой иждивенец теперь был даже самой гостеприимной хозяйке в тягость. То- мила и Григория подобная жизнь, слишком уж напоминающая тюремное заключение. Однако недоставало ему нужной реши- мости покончить с таким существованием, вернувшись в Та- тарскпй. Выйдя однажды ночью с последнего убежища, не зная толком, куда направиться, был Григорий схвачен вооруженны- ми казаками. Судьба снова сыграла с ним злую шутку: вместо того чтобы оказаться в руках красноармейцев, которые могли положить конец его мытарствам, он попал в отряд восставшего Фомина. Инстинкт самосохранения принудил Григория остаться в банде. В лозунги Фомина он не верил. Расчет Григория был простой: продержаться как-нибудь до лета, а там бежать с Ак- синьей подальше, чтобы хоть как-то изменить свою постылую жизнь. К тому же и казаки фоминцев не поддержали. Все чаще получал выступающий на хуторных сборах Фомин яростный отпор со стороны женщин и мужчин, не желающих больше во- евать. Шла весна, подходила рабочая пора, и с каждым днем таял отряд Фомина. Земля настойчиво звала казаков по домам. В отряде ухудшилась дисциплина, участились случаи грабежей. Григорий, никогда за годы войны не участвовавший в мародер- ствах, и теперь возмутился поведением фомпнцев. Но остано- вить разложение, начавшееся, впрочем, с головы - сам Фомин весело пил-гулял со своими подчиненными - было уже невоз- можно. Все шло к неминуемому развалу, к тому же фоминцев и настойчиво преследовали красноармейские разъезды конной группы под командованием напористого и понимающего в во- енном деле казака Егора Журавлева. Он-то и нанес последний удар по банде Фомина. Разгром был полный. Чудом уцелели только пять человек, в их числе Мелехов, Фомин и Капарин. Пятеро беглецов укрылись на острове, образованном раз-лившимся Доном. Жили кое-как: питались продуктами, при-возимыми дальним родственником Фомина, спали на сырой земле, огонь не разводили из опасения, что их обнаружат. Гри-горий подолгу лежал на берегу, вспоминая с грустью родных, Аксинью. На минуту вспыхивала в нем ненависть к Мишке, но он подавлял эти чувства, считая, что в большей степени сам виноват в том, что происходит с ним. Ранения и перенесенный тиф давали о себе знать: временами нестерпимо болело в гру-ди, приходилось стискивать зубы, чтобы не стонать. Григорий нашел лекарство от этой режущей боли: он ложился левой сто-роной груди на сырую землю или мочил водой рубашку, и боль медленно уходила. Именно здесь, на острове, довелось Григорию окончатель-но определить свое размежевание с офицерами. Вышло это в разговоре с Капариным. Слабохарактерный эсер-мистик Капа-рин не выдержал гонений судьбы, решился на предательство (он хотел вернуться в Вешенскуго, где надеялся заслужить себе прощение, выдав остальных повстанцев). Для этого он искал себе соучастника побега, на который не мог решиться в одиноч-ку. Ни тугодум Фомин, ни отрядный палач Чумаков (втайне ненавидевший Капарина) в помощники не годились, выбор пал на Мелехова (не советская выскочка, а настоящий белогвардей-ский офицер!). Однако Григорий, выслушав рассуждения Ка-парина о неизбежности восстановления монархизма, произнес свою самую длинную и чуть ли не единственную речь на миро-воззренческие темы. Никогда еще Григорий так ясно не пред-ставлял и не определял пути своего народа; он теперь ясно осоз-нал, что возвращения к старому быть не может, народ строит свою новую жизнь, да вот какую, Григорий пока не знал. Опре-деленно только, что это не то, что предлагает ему "интеллигент" Капарин, никакая лесть здесь штабс-капитану не поможет, Мелехову не по пути с "учеными людьми", от которых все беды и происходят. На всякий случай Григорий Капарнна разору-жил, хотя слово свое сдержал и остальным казакам о разговоре не рассказал. В ту же ночь Чумаков по приказу Фомина убил Капарина. В конце апреля островное заключение Григория и трех ка-заков закончилось. Они переправились на баркасе через Дон, где уже ждал их молодой казак Александр Кошелев, которому "остобрыдло" дома проживать. Вдохновленный этим пополне-нием, Фомин продолжил свой путь в банду Маслака. Вопреки ожиданиям Григория, за полторы недели к четве-рым непокорным присоединилось еще человек сорок казаков. Это были остатки разбитых в боях банд. Им было решительно все равно кому служить, кого убивать, это был отпетый народ: по словам Фомина, "висельники", по определению Чумакова, "разбойники". Все с меньшей охотой принимали хуторские бо-гатей фоминцев, и не только из-за ужесточившихся мер со сто-роны властей, но и потому, что, заходя в хутор, казаки начина-ли нещадно уничтожать нажитое добро. В конце концов, Гри-горий решил окончательно уходить из банды. Готовясь к этому обдуманно, по-хозяйски, он откармливал лошадей, холил их, у зарубленного милиционера взял документы, зашил их под под-кладку шинели. Как-то ночью на походе он выехал из рядов, остановился, как будто для того, чтобы переседлать коней. Пос-ле того как затих топот конских копыт, Григорий, облегченно вздохнув полной грудью, поскакал к родному хутору. Задолго до рассвета подъехал Григорий к Татарскому. Обо-шел родной курень, тихонько постучался Аксинье в окошко. До-говорившись с ней о побеге, Аксинья даже и не поинтересова-лась куда, лишь бы с ним, детей решили оставить на попечение Дуняши, тут же прибежавшей по зову Аксиньи. Решили па рас-свете, перецеловав так и не проснувшихся Полюшку и Мишат-ку. С легким сердцем уходила Аксинья, как когда-то пошла вслед за Григорием в Ягодное, только узелок тогда был поболь-шее да сами помоложе. На привале Аксинья рассказывала о нелегкой жизни своей без Григория, сам же казак, не спавший уже давно, задремал под мерный ласковый шепот женщины. А она разглядывала своего Григория, не узнавая: что-то суровое, почти жесткое появилось и месяцы разлуки в его глазах, в склад-ках рта, в резко очерченных скулах. Только сейчас она подума-ла, как, должно быть, страшен Григорий в бою. Но Аксинья была совершенно счастлива; ни ей, ни Григорию не осталось ничего, кроме как быть вместе, да еще бы детей, которые уже Аксинью стали называть мамой, побыстрее забрать к себе. Поздней ночью, когда зашел месяц, они покинули свое ук-рытие. Однако на краю хутора наткнулись на красноармейскую заставу. Круто повернув коней, Григорий, хлестнув лошадь под Аксиньей, помчался было назад. Но поздно: долетела до груди казачки шальная пуля. И Григорий, мертвея от ужаса, понял, что все кончено, что самое страшное, что могло случиться, уже произошло. Хоронил он ее при ярком солнечном свете, веря в то, что расстаются они ненадолго. Теперь ему некуда было то-ропиться. Все было кончено. Словно пробудившись от тяжело-го сна, поднял Мелехов голову и увидел прямо над собой чер-ное солнце и черное небо. Он лишился всего, что было дорого сердцу, все отняла у него безжалостная смерть. Но почему-то он судорожно цеплялся еще за эту жизнь. Вот и теперь Григо- рий, вместо того чтобы вернуться к единственному, что могло еще радовать, греть, - к Детям, снова стал скрываться, прятать-ся. Теперь он направился к обосновавшимся в Слащевскон дуб-раве дезертирам. Пробирался, мучимый голодом, так как по-дойти близко к какому-либо жилью не решался: со смертью Аксиньи он утратил и былую храбрость, и разум. Дезертиры нашли его в лесу совсем истощенного. Их было семеро. Жили они в просторной, удобной землянке, обосновавшись в ней по-хозяйски основательно, почти ни в чем не нуждаясь. Григорий быстро отъелся, окреп. Целыми днями просиживал QH в зем-лянке, вырезая из дерева ложки, выдалбливая миски, мастеря игрушки. Он потерял счет дням, его с головой захлестнула тос-ка по детям. Григорий жил только прошлым, а прошлое каза-лось тяжким сном. Как-то объявился в землянке Чумаков, бежавший из разби-того отряда Фомина. Переждал немного и отправился искать легкой жизни, да с ним Григорию не по пути. Через неделю пос-ле ухода Чумакова Григорий засобирался домой. Впервые за все время своего пребывания в лесу он улыбнулся, подумав о доме. Ушел, даже не дождавшись первомайской амнистии, обе-щанной дезертирам. Перед хутором бросил Григорий в Дои свое оружие (когда-то так напугавшее Аксинью). Еще издали увидел сына. Мишат-ка испуганно взглянув на него, опустил глаза, узнав. Полюшка Григория не дождалась, умерла осенью от "глотошной". Единственное, что осталось Григорию на этой земле, что род-нило с нею и со всем огромным сияющим холодным солнцем миром, был сын, которого крепко держал на руках вернувший-ся в последний раз домой Мелехов.