Часть первая

Лишь внешне покоен и тих Дон-батюшка - на самом деле река, подобно человеческой жизни, полна бурных перекатов, стремнин, водоворотов. "Текучее стремя" Дона также напоми-нает размеренный, исторически сложившийся уклад донских казаков. На самом краю Татарского хутора Вешенскоп станицы рас-положился дом Мелеховых. "Турками" прозвали их хуторяне не случайно, не случайно черная масть пробралась в древний казацкий род. Из турецкого похода вернулся Прокофий Меле-хов с молодой женой-турчанкой. Не понравилась она казакам: больно тонка и черна, не русской красоты, да и одевается стран-но. И как раз пошел мор скота, который был связан с появлени-ем среди них турчанки, не иначе, как колдуньи. Хоть отстаивал Прокофий любовь свою с саблей в руках от обезумевших от страха суеверных хуторян, которые рвались в дом учинить над ней расправу, да не спас жену, родившую ему преждевременно сына Пантелея, похожего на мать лицом и "подбористой" фи-гурой. Отцову стать перенял потом младший Пантелеев сын, и миндалины черных горячих глаз, и острые скулы, перетянутые коричневой кожей, и острый с горбинкой нос, - даже сутулил-ся Григорий по-отцовски. Старший, уже женатый, Петр похо-дил во всем на мать, преждевременно состарившуюся, но все такую же скорую, подвижную Ильиничну. Дочь Дуняшка - отцова слабость, да Петрова жена Дарья с ребенком - вот и вся Мелеховская семья. Были ошгсемьей дружной, уважаемой всеми, зажиточной, хозяйствовали добротно, ответственно. Так, Григорий, однаж- ды разбуженный ни свет ни заря своим дружком Митькой Кор-шуновым, согласился участвовать в конном состязании с сот-ником Лнстницкнм, чтобы поддержать Митькнну казачью честь, но ушел втайне от отца, оседлав старую, оставленную на племя матку. Сами по себе состязания заслуживают особого внимания: сын местного барина сотник Листницкпй вызвал Митьку, считая, что пет равных его поджарой кобылице, мать которой брала призы на офицерских скачках в самом Петер-бурге. Но победил все-таки Митькнн жеребец, резвей которого в округе не найти, Листницкнй отступил, полностью пораже-ния не признав. И все же казачий конь победил. Давно стал замечать Пантелей Прокофьевич взгляды, бро-саемые Тришкой на соседскую жену Аксинью. Не раз уже "вос-питывал" он бесстыжего сынка. Да только не впрок пошла от-цова наука Мелехову Григорию. И взорвалась размеренная ху-торская жизнь с ее обыденными делами, проблемами и развле-чениями-игрищами непонятной страстью Тришки и Аксиньи. Не успела жена проводить Астахова Степана на майские сборы (дело ежегодное для казаков), как бросила ее эта поздняя ба-бья любовь в самое пекло Тришкиной страсти. И если бы "жал-мерка" Аксинья бегала тайком к соседу Мелехову, если бы Гри-горий скрытно-незаметно хаживал к жалмерке Аксинье - все бы ничего, дело для хутора привычное. Но "гордо и высоко не-сла свою счастливую, но срамную голову" Аксинья Астахова, будто переродившись с той ночи на луговом покосе, проведен-ной с Григорием Мелеховым. За всю свою исстрадавшуюся жизнь решила отлюбить Аксинья. Страшное проклятье лежа-ло на ее роду: в шестнадцать лет была изнасилована она своим пятидесятилетним отцом. Мать с братом забили старика до смерти, а через год выдали дочь за Степана. После первой же ночи стал тот избивать свою молодую жену, не поверив в ее непорочность, бил нещадно года полтора, до рождения ребен-ка, который умер, не прожив и года. И все началось по-новому: Степан бил Аксинью, не ночевал дома, пил, пока Мелехов Гриш-ка не стал Аксинье поперек пути. Слухи с хутора привезла Степану в лагеря жена Андрея То-милина. С той поры стал Астахов чернеть, худеть. И что-то недоговоренно-грязное вмешалось в отношения двух неразлуч-ных прежде друзей - Петра и Степана. В крепкий узел завяза-лась вражда на обратном пути - случай вмешался: охромел конь Астахова, и Астахов обвинял в этом Петра. Вылив всю нако-пившуюся злобу на бывшего товарища, домой Степан вернул-ся опустошенным - это и спасло Аксинью. Поел, попил и ... начал бить. Бил мастерски, со стороны казалось - мужик ка-зачка вытанцовывает. Полюбовался мужеской расправой Ша-мплин Алексей, увидели и братья Мелеховы. Увидели и в дра-ку ввязались - за всю свою обиду мстил Петр, во весь свой буй-ный нрав разошелся Григорий. Узнав о связи сына с Аксиньей от купца Мохова, отец твер-до решил женить его на Наталье Коршуновой - дочери перво-го богача в хуторе. Боясь отказа, Пантелей Прокофьевич очень нервничал, однако твердого союзника, сам того не подозревая, нашел в юной красавице Наташе, влюбившейся в Григория Мелехова. Ее отец, Мирон Григорьевич, перечить любимице не стал, тем более что и жена, худосочная трудолюбивая Лукинич^ на, переживая за старшенькую, проходу ему не давала. День свадьбы обговорили во второй визит сватов - на первый Спас. Оценив все достоинства своей невесты (стройный стан, ми-ловидное лицо, длинные ноги, прямой взгляд и привыкшие к работе руки), Григории твердо решил порвать прежнюю сумас-шедшую связь. Чего угодно ждала от него Аксинья, но только не расставания. А потому хоть и плакала, и мучилась больше прежнего, по для себя твердо решила: Григорий мой, и быть ему моим вечно. У Мелехова же неизвестно почему временами со-сало под ложечкой, по уйти из дому, как предложила ему Ксю-ша, он никак не мог - задохнется он без вольного степного вет-ра. Да и родство отец ему подобрал знатное, богатое, пора уже и самому на ноги становиться. Свадьба Григория Мелехова и Натальи Коршуновой про-шла шумно, с соблюдением всех народных традиций, с зауныв-но-красивыми песнями и задиристыми танцами. Не до веселья, кажется, было только жениху, которого одолевал голод, раздра-жал шум, натирали ноги зерна пшеницы, насыпанные по народ-ному обычаю в сапоги. Три раза поцеловал он в церкви моло-дую жену в безвкусные влажные губы, повторяя про себя одно: "Отгулялся... отгулялся..."

Часть вторая
Еще не затихли окончательно пересуды вокруг Мелеховых и Астаховых, как спокойную жизнь хутора взорвала другая но-вость. Оказалось запятнанным прежде чистое имя Елизаветы Моховой, дочери местного купца Сергея Платоновича. Винов-ником сплетен на этот раз оказался Митька Коршунов, в пря-мом смысле соблазненный на рыбалке не по годам развитой Лизой. Митька готов был исправить свой грех, женившись на Елизавете. Однако сватовство это всерьез воспринял только дел Грпшака, считавший родство с казаком для мужика Мохова честью. Ни Митькин отец, ни Елизавета предложение Коршу-нова-младшего слушать не стали. Сам Мохов, когда Митька пришел со своим сватовством, натравил на наглеца цепных псов. Никого на хуторе не удивил отказ купца Мохова. Был он роду не менее древнего, чем многие из казаков, живущих в ста-нице Вешенскон. Долгое время хранилась у Моховых грамота, жалованная прадеду воронежским воеводой, посылавшим его в бунтовскую станицу надсмотрщиком. Дед Сергея Платоно-вича разорился, а потому всем сегодняшним достатком Мохов был обязан только собственной сметливости и прижимистос-ти. Весь хутор Татарский и окрестные хутора держал Сергей Платонович в своих руках. От первого брака было у него двое детей - дочь Елизавета и сын Владимир, гимназист пятого клас-са. Вторая жена оказалась бездетной, к чужим детям относи-лась невнимательно, поэтому росли они без надлежащего дос-мотра, внимания и ласки. Выросли совсем разными и далеки-ми друг другу и своей семье. По вечерам в моховском доме со-биралась вся хуторская интеллигенция на чаепитие: студент Московского технического училища Боярышкин, учитель Ба-ланда, учительница Марфа Герасимовна, почтмейстер, изред-ка наезжал из поместья Евгений Листннцкий. Новость придавила Сергея Платоновича, дня три он из дома не выходил, дочь же отправил в Москву на курсы. И жизнь на хуторе пошла своим чередом: молотьба, пахота, сходы, порубка хвороста... В каждом доме текла своя горько-сладкая жизнь. Наталья сразу пришлась Мелеховым ко двору: работящая, расторопная. Старики нарадоваться не могли, любуясь и жа-лея свою младшую невестку. Григорий же все более убеждал-ся, что не сможет избавиться от страсти к Аксинье, все больше понимал, что не прожить ему жизнь с Натальиной застенчиво-холодной любовью. Неотступность Аксиньи и молчаливое сми-рение Натальи сделали свое дело: невестка решилась уйти из дома свекра, а Пантелей Прокофьевич, по горячему своему нра-ву, выгнал Гришку со двора. Так впервые, в запальчивости, Гри-горий покинул родной дом, родной хутор, устроившись коню-хом к помещикам Листницким и забрав с собой безумно счаст-ливую Аксинью. Новую Гришкину работу казаки одобрить не могли - в хо-луи подался. Не понял его и сам старый помещик, казачий ге-нерал, Николай Алексеевич Листницкий, отчеканив: "Какой же из тебя будет казак, ежели ты наймитом таскаешься?". Однако на работу взял, прекрасно помня боевые заслуги деда и отца Мелехова. Л служба эта и вправду не пошла Григорию впрок: потучнел, обленился - портила казака легкая, сытая жизнь. Аксинья пристроилась при кухне. Работы по дому было немно-го, так как давно овдовевший генерал жил жизнью неприхот-ливой, суровой. Его сын Евгении Листпицкип после кадетско-го корпуса служил сотником в лейб-гвардии Атаманском пол-ку, наведываясь к отцу в Ягодное в отпуск. Между тем на хуторе поселился чужак из Ростова - сле-сарь Иосиф Давидович Штокман. Привез его с женой в конце октября Федот Бодовсков, жить они остановились у вдовы Лу-ксшки. До поры до времени слесарь не показывался людям на глаза, а через неделю учинили казаки обычную для всех рас-праву над "хохлами". Произошло это на мельнице, бились на-смерть: кто-то с давних пор заботливо разжигал и поддержи-вал эту рознь. И лилась соседская кровь уже которое столетье. В одну из таких драк и вмешался Иосиф Давыдович, пытаясь остановить казаков. Правда, слушать его казаки не стали - "чу-жак", да и речи ведет непонятные: об истории казаков - рус-ских мужиков, бежавших па вольный Дон от крепостного раб-ства, но время было упущено.
Так не прошел первый опыт Штокмана, тем не менее вода камень точит. Постепенно стали в доме Лукешки на половине Штокмана собираться казаки, приходил и Христоня, Валет - работник с мельницы Сергея Платоновича, Давыдка, уволен-ный Моховым по доносу Влад1шира-"наследника", машинист Котляров Иван Алексеевич, постоянным гостем был и Мишка Кошевой, молодой казак, еще не отслуживший в действитель-ной. Не сразу компания эта сколачивалась, начали с игр в под-кидного дурака, а потом как-то незаметно, благодаря старани-ям все того же Штокмапа, перешли на чтение разных книг. Вот тут только проняло казаков вдумчивое чтение: забурлили, зас-порили. Хоть и жили хуторяне замкнуто, за двумя ставнями, дальше станицы бывать-то нигде не хотели, да по долгу служ-бы многим довелось посмотреть разные земли, и потом расска-зывали о небывалых порядках и укладах старые и молодые слу-живые казаки. Вот и на этот раз припомнил Христоня смеш-ной случай, происшедший с ним во время службы в Петербур-ге. Студенческая шутка с портретом Карла Маркса, за чье здо-ровье просили выпить казачков ребята, подвела гостей Шток-мана к совсем серьезному разговору, выходящему за рамки их нехитрых понятий и суждений, а к такому повороту казаков необходимо было еще подготовить. Наталья вернулась в отчий дом. Ничего хорошего не обе-щала ей такая перемена, плохое предзнаменование сопутство-вало ее возвращению: пятилсток-бугай распорол шею кобыли-це. Ни жена и ни вдова - молча сносила Наталья и жалость, и ругань, и скабрезности (родной брат - Митька - проходу не давал сестре). Писала Григорию, чтобы выяснить до конца свое положение - ответ был краток и жесток. На Пасху чаша терпе-ния ее переполнилась, и решила Наталья покончить с такой жизнью. Самоубийство не удалось, через семь месяцев подня-лась на ноги. С той поры голову держать стала чуть набок - .перерезала "жилу нужную". Пантелей Прокофьевич, пережи-вая случившееся как свою вину, предложил Наталье вернуть-ся, в дом Мелеховых. До Григория доходили слухи с хутора: то сам с папом при-езжал, то брат навестил; однажды па охоте (догнав волка и пе-ререзав ножом глотку бирюку) поднял он глаза и узнал в каза-ке, помогавшем осилить волка, Степана, заметно опустившего-ся, небритого, дрожащего от недавней погони и ненависти. По-бывал с визитом в Ягодном и сам Пантелей Прокофьсвнч; Ак-синья к тому времени родила Григорию дочь. Беременность скрывала, пока можно было, боязнь потерять Грпшкпну любовь пересиливала счастье рождения ребенка. Роды начались на по-косе, а родила Аксинья в дороге прямо в руки Мелехову. Хоть и сомневался Григорий в собственном отцовстве, от ребенка не отказался. Время от времени приглядывался к малышке в по-иске своих или Степана черт, да так в сомнении и отходил от колыбельки. За тем и застал Мелехова-младшего призыв на действительную службу. Провожать сына на службу приехал отец: еще до того привез он Григорию "справу" (две шинели, седло, теперь был более ласков с Аксиньей, посмотрел ребенка: "В нашу породу". Оставив Аксинью лить слезы да дочку растить, уехал Гри-горий Мелехов на четыре года. Пройдя унизительный врачеб-ный осмотр, был приписан в гвардейский полк (не понравилось черное, "бандитское" лицо, да и спина в чирьях - в Атаманский не прошел), лошадь, купленную на сбережения от хозяйской зарплаты да на казенные сто рубле]'!, забраковали. Комиссия долго разглядывала немудреный казачий пожнток. Случайно дотронулся Григорий своей черной рукой изнеженной ручки пристава - отдернул тот брезгливо, затянул в перчатку. Не прошло это мимо угольных глаз Мелехова, взглянул на при-става с ухмылкой - столкнулись взглядами. Так началась для Григория Мелехова неизвестная до этой поры служба.

Часть третья
Не все расскажешь в письме, не все опишешь. Не мог и Гри-горий передать того, что пережил с первых минут своей служ-бы: ни тоску по земле родной, что одолевает казака в красном казенном вагоне, громыхающем по чужим незнакомым местам, ни злость и досаду, комом подкатывающие к горлу при незас-луженном оскорблении вахмистра или при высокомерных взглядах, бросаемых лощеными господами офицерами. Не рас-скажешь и о том, как оторванность от дома измучила и измени-ла новопризванных, как будто щербинка какая-то появилась в мыслях и поступках до этой поры совсем обыкновенных пар-ней: там, дома, они знали, что делать - сеять, пахать, убирать; ходить на игрища... Здесь же все иначе, все ново и незнакомо. Вот и толкает жизнь до этого, может быть, порядочных ребят на поступки страшные, недостойные. Случилось это весной, в тот день Григории дневалил на ко-нюшие. Услышав в дальнем углу топот и приглушенный крик, Мелехов направился выяснять, что происходит, и увидел, как казаки насиловали горничную Франю - на все имение, где сто-яла сотня Григория, это была единственная женщина, не счи-тая пожилой жены управляющего. Ни предупредить, ни оста-новить насилия Григорий уже не мог. Так и смолчал, крепко стиснув зубы на замечание вахмистра - "ты помалкивай". В первый раз за длинный отрезок времени чуть не заплакал Гри-горий. Мелеховы с нетерпением ждали писем от сына, всех волно-вало, как отнесся он к переезду в дом свекра Натальи (никого не оставляла надежда, что Григорий одумается и вернется до-мой, к законной жене), беспокоило содержание кратких его от-ветов, явная недоговоренность, сухость, близость Григорьева полка к русско-австрийской границе и непрекращающиеся раз-говоры-предупреждения о вероятности войны с Германией. Слухи о войне все больше завладевали умами хуторян. Сама природа, казалось, предупреждала людей о грядущей беде: за-сушливое лето с выжженной травой, ночная духота, громовые раскаты дождя, вой сыча на городском кладбище - все предве-щало недоброе. Тяжелые думы свои рассеивали старики лег-кой шуткой, на том и расходились. Случай, всколыхнувший хутор от края до края, как первый выстрел, произошел накану-не скоротечного лугового покоса. Приехал становой пристав со следователем и с чернозубым маленьким офицером в форме. Прямиком направились к вдове Лукешке, позвав атамана. Обыск на квартире сделали тщательный. На вопросы Шток-ман отвечал с ухмылкой, раззадоривая и без того взвинченное начальство. Арестовали всех посещавших его казаков и рабо-чих, допрашивали с пристрастием. Тут и выяснилось, что Иосиф Давидович - член РСДРП с 1907 года. Штокман был арестован и вывезен с хутора под строгой охраной. Война ворвалась в хутор на взмыленном коне, скакавший наметом всадник только и крикнул - "Сполох!" - и умчался дальше, оставив в растерянности оторванных от косьбы каза-ков, не осознавших до конца, какое несчастье на них навали-лось. Через четыре дня увозили красные вагоны очередников к русско-австрийском границе. За этими полками вскоре после-довали и казаки третьего призыва. Война поглощала с неимо-верной скоростью цвет казачьих хуторов в самое страдное вре-мя. Она чернела звериным ненасытным оскалом, никому не нужная, никем не званная. Сгорали казаки в ее огне, не пони-мая всего, убивая чаще из страха, а не из ненависти. Так убил первого врага Григорий: в пылу битвы, если б не меткий удар пикой, то вместо белобрысого австрийца лежал бы на поле он сам. Озверев от ужаса, не отвечая за свои действия, бросился Мелехов вдогон за австрийцами, на улицы предмес-тья. Там и произошло второе убийство: разглядел Григорий и лицо жертвы, и руки, протянутые в мольбе, и расрытые от страха глаза - доля секунды, и череп раскроен надвое. И взвалил на себя казак непомерную тяжесть, под которой гнулся, чернел и замыкался Григорий: в нем живы были слова, оброненные де-дом Гришакой за свадебным столом, о пленном (не убитом!) янычаре: "Человек ить..." Но другая это война, и подвит на ней другие. Война калечила судьбы, жизни, нравственно уродовала про-стые души. Не узнал родного брата, встретив однажды, Петр Мелехов - постарел под своей ношей Григорий, не узнавал и он своих бывших хуторян, рядом с которыми не один год рабо-тал в степи: никого не обошла война стороной. Вот Алексей Урюпин, казак станицы Казанской, прозванный Чубатым. Он убил пленного венгра, с которым за несколько минут до этого мирно переговаривались, угощаясь табачком, казаки. Вот ба-лагур и похабник Егорка Жарков умирает с вывернутыми на-ружу кишками. Вот Прохор Зыков, только что вернувшийся из лазарета, тая в уголках губ боль и удивление, учащенно морга-ет своими телячьими добрыми глазами, не в силах понять, что он делает посреди этого кошмара. Как-то осматривая у дороги убитого казака, в кармане его шаровар Григорий нашел кни- жечку, которую передал в штабе писарям. И те, нескромно по-смеиваясь, прочитали ее, узнав коротенькую историю чужой жизни и любви, такую мелкую по сравнению с наступившей нежданной развязкой. Это был дневник казака-студента - откровенные записи предназначались для чтения разве что лучшему другу. Из днев-ника явствовало, что как-то в феврале познакомился Тимофей Иванович с медичкой второго курса Елизаветой Моховой. Они оказались земляками, немного поговорили, помолчали, посмот-рели какой-то сентиментальный фильм и разошлись, обменяв-шись адресами. Лиза показалась ему девушкой красивой и не-глупой, хотя и испорченной, это выдавали глаза орехового от-тенка, но, в сущности, неприятные. Спустя несколько дней, судя по датам записей, казак-студент ощутил особый подъем, очень поспособствовал этому новый костюм, купленный на прислан-ные вовремя отцовские деньги. Еще через несколько дней он переехал к Елизавете жить (ей потребовалось время, чтобы ула-дить отношения с предыдущим ухажером-венерологом). Ме-сяц они прожили вместе, прожигая деньги Тимофея. Подъем (недели две), истощение, взаимные упреки и, наконец, разрыв. Для него - тяжелый, для нее - обычный. Для него - война и смерть, для нее - очередная любовная интрига. Григорий Мелехов с легким ранением в глаз был вывезен с фронта и оказался в московской глазной больнице. За геройс-кий поступок (контуженный, он вынес с поля боя раненого офицера) Григорий был представлен к награде. Здесь же в боль-нице познакомился Мелехов с украинцем-пулеметчиком Гаран-жой. Желчный, язвительный сосед на многие волновавшие Гри-гория с самого начала войны вопросы умудрился дать исчер-пывающие ответы, пролив казаку новый свет на истинные при-чины войны, на правительство и самодержавную власть. С пос-ледней столкнулся Григорий напрямую уже в другом госпита-ле, куда перевели его на долечивание. Проездом из Воронежа госпиталь изволила посетить высочайшая особа императорс-кой фамилии в сопровождении "должного количества свиты". Готовились к этому визиту тщательнейшим образом: как мед-персонал, так и сами больные встречали гостей, вытянувшись по стойке смирно. Особа задавала "приличествующие ее поло-жению и обстановке нелепые вопросы", раненые, вылупив боль-ше положенной меры глаза, отвечали так же нелепо и невпо-пад, ответы расшифровывал заведующий госпиталем. Подве-ли особу и к герою-казаку. Григорий стоял исхудавший, небри-тый, почерневший от болезни и мутивших душу размышлений. На обращение к нему члена императорской фамилии ответил, еле сдерживая злобу, что ему необходимо "по малой нужде схо-дить". Минутное замешательство прошло, особа, не уронив до-стоинства, что-то промолвив по-английски, отправилась даль-ше. Л Григорий был рад хотя бы этой дозволенной дерзости. Сразу же после этого инцидента Мелехов был выгнан домой в отпуск. Нерадостное довелось Григорию возвращение. Дошла грязь войны и до тех, кому судьбой выпало не уходить, а провожать и дожидаться. Умерла от скарлатины дочь Аксиньи, а через три недели вернулся на долечивание раненный в бою Евгений; Лп-стницкий. Гордый своим отважным поступком: ушел в полк из царский свиты, от тепла, безопасности и пустой болтовни - к риску, крови и смерти, - считал он теперь, что все ему дозволе-но, ведь чуть не погиб. Можно "пожалеть" жалмерку, потеряв-шую ребенка. И не важно, что муж и отец ее ребенка в это вре-мя рискуют собственной жизнью. Аксинье действительно жа-лость эта пришла вовремя: чувствовала она, что годы уходят, проложив несмываемые складки вдоль губ и морщинки вокруг глаз, что жизнь опустела с уходом Григория и потеряла всякий смысл со смертью дочери. Ласки и тепла хочется всякой женщине, что уж говорить о тех, чьи судьбы были изломаны, безвозвратно испорчены. Со-гнулась под бременем невостребованных желаний и Дарья Ме-лехова, всем существом своим жаждущая полноты жизни, по-лучавшая лишь крохи. Порченой считали свою старшую неве-стку старики Мелеховы, а порченость эта в полной мере про-явилась лишь теперь, с уходом Петра на войну. Загуляла жал-мерка, возвращалась засветло и, смеясь, рассказывала подруж-ке Наташе о маленьких своих подвигах. А Наталья ждала Гри-гория, и, хоть посмеивалась над откровениями Дарьи, значи-тельно в большей степени близки и понятны ей были секреты Дуняшки, которая выросла к своей пятнадцатой весне в строй-ную бойкую девушку с горящими миндалинами глаз. Все эти новости навалились на Григория Мелехова сразу по возвращении: дед Сашка (конюх Лпстницкий), хоть никогда не знал от нее никакой обиды, тем не менее первый сообщил о под-лой измене Аксиньи - ее Григорий трогать не стал, а пана из-бил за себя и Аксинью кнутом; развернулся и ушел к себе до-мой, в хутор. Встретила его там сухощавая черноглазая краса-вица девка, оказалось - сестра. Плакали от радости старики, бледная, растерянная Наталья. Радость была тем сильнее, что за время разлуки успели родные похоронить своего Григория (получили похоронку), а потом и погордиться (в письме от Петра, пришедшем на двенадцатый день после известия о смер-ти, сообщалось о присвоении Гпигорию Георгиевского Креста и о производстве его в младшие урядники). Первый на хуторе Георгиевский крест отмечался всеми: даже Сергей Платоновнч, узнав об этом из газеты, передал Григорию посылочку. В пер-вое свое возвращение домой остался Григорий с законной же-ной, чем еще больше порадовал стариков.