Краснов заигрывал с иностранными представителями. Уст-раивал банкеты и смотры, где демонстративно целовал своих казаков, а в это время шли расстрелы, продолжалась братоу-бийственная война. Еще в мае, выполняя пожелание майора германской армии, прибывшего в Новочеркасск представите-лем германского командования, Краснов написал письмо, в ко-тором заверял своих союзников в соблюдении полного нейтра-литета и обещал не допускать на свою территорию "враждеб-ные германскому народу вооруженные силы". Краснов гаран-тировал Германии право вывоза продовольствия (хлеба, коже-венных товаров, шерсти, рыбных товаров и прочего), право на льготы в размещении капиталов по донским предприятиям промышленности и торговли. Взамен же просил поддержки по устройству самостоятельной федерации Доно-Кавказского со-юза, признать границы Всевелнкого Войска Донского, помочь разрешению спора между Украиной и Войском Донским, ока-зать давление на Москву, заставив очистить пределы держав Доио-Кавказского союза. Это откровенно грабительское посла-ние было холодно принято казачьим правительством. Наметились разногласия Краснова и с командованием Доб-ровольческой армии, которое расценивало союз с немцами как измену. Добровольческая армия отказалась от совместного по-хода на Царицын, а Краснов не поддержал предложения Дени-кина о слиянии армий и установлении единого командования. Чувствуя себя Наполеоном, он не собирался отдавать свою власть никому другому. Тем временем недовольство в рядах Донской армии росло. Сотня Григория Мелехова вошла в по-лосу непрерывных боев. Превосходство казаки одерживали лишь потому, что противостояли им морально шаткие части из свежемобилизованных красноармейцев прифронтовых земель. Но стоило вступить в бой рабочему полку, матросскому отря-ду или коннице, как инициатива переходила в руки Красной Армии. Первоначальное любопытство Григория, с кем же приходит-ся воевать, кто такие эти московские рабочие, уступило место все возрастающей ненависти и злобе. Это они, чужаки, вторг-лись в его жизнь, оторвали от земли. Такое чувство завладева-ло большинством казаков. Бои становились все более ожесто-ченными. Меньше брали в плен. Участились случаи расправ над пленными. Обычными стали пэабежи: брали у заподозренных в сочувствии большевикам, у семей красноармейцев. Однако Григорию это было противно. С отвращением относился он к грабежу своих же казаков. За чрезмерную мягкость его даже отчитало начальство. Тем не менее, свою сотню он продолжал держать в строгости. Поразила его встреча с отцом, приехав-шим с обозом. Пантелей Прокофьевич с удовольствием отправ-лялся с обывательскими подводами, перед этим заезжая к Пет-ру, разживался там "товаром", теперь за тем же заявился и к младшему сыну. Григорий его оборвал, согласившись дать толь-ко винтовку. Однако хозяйственный Пантелей Прокофьевич, дождавшись утреннего отъезда сына, дочиста обобрал гостеп-риимных хозяев ("твое - мое - богово..."), прихватив даже бан-ный котел (едва донес его - в хозяйстве все пригодится!). Всех раздражала даже эта игрушечная война (в боях с нем-цами выкашивались целые полки, а здесь один-два человека - урон). За любопытством и удивлением, за ненавистью и зло-стью пришло новое чувство - безразличие. Григорий прекрас-но понимал настроения казаков: отогнать красных за пределы земель Войска Донского и разойтись по домам, отстоять свое, а чужое казаку не требуется, за чужое казак голову класть не на- мерен. Он знал, что не будет никакой затяжной войны, что к зиме сломается фронт, исчезнет, так как на пределе терпение казаков, все сильнее расходятся их пути с офицерскими, их интересы с интересами власть имущих. Три коня было убито под Григорием за одну осень, в пяти местах продырявлена ши-нель. С середины ноября началось активное наступление крас-ных. Казачьи части все упорней теснили к железной дороге. Наступил перелом, и Григорий отчетливо осознал, что раскру-чивающуюся пружину отступления остановить уже не удаст-ся. И как-то, исполненный радостной решимости, Григорий са-мовольно покидает полк. Он решает пожить дома и присоеди-ниться к отступающим войскам, когда те будут проходить мимо. Петр Мелехов, который служил в 28-м полку хорунжим, вместе с полком добрался до Вешенской, а уже оттуда, не вы-держав, сбежал домой. Почти все татарские казаки, бывшие на Северном фронте, вернулись в хутор. В ночь после возвращения Петра, расстро-енного большевистскими выступлениями на митинге в стани-це Вешенской, в курене Мелеховых проходил семейный совет. Никто не ждал милости от Советской власти по отношению к казакам-офицерам, поэтому решили отступать. Однако из ху-тора они так и не вышли. Оставить все добро, живность и тем более своих женщин на разорение красным они не могли. Гри-горий; не мог забыть изнасилованную казаками полячку Фра-ню, Петр прекрасно помнил недавно расхищенные, растаскан-ные по жердочке дома в захваченных казаками хуторах. Каза-чья бережливость взяла свое, решено было остаться. С радос-тью приняли это решение Мелеховы, а казаки хутора, узнав, что даже офицеры отказались идти в отступную, все как одни постановили, что и им сам Бог велел куреней своих не поки-дать. И жизнь в хуторе потекла в своем обычном русле. Волнова-ло только появление красноармейцев. А они себя ждать не зас-тавили. Красноармейцы толпой валили вдоль улицы, пятеро за-вернули к базу Мелеховых, остановились у них на ночь. С од-ним из них сразу не сложились отношения у Григория. Взбе-шенный убийством цепной собаки, принадлежавшей Мелехо-вым, и необходимостью молчать при этом, Григорий с ненавис-тью провожал пожилого красноармейца взглядом. Красноар-меец Александр Тюрников отвечал ему тем же, постоянно за-дирая и поддразнивая хозяина. Другой же, рослый и рыжебро-вый, своего товарища останавливал, одергивал. А когда ночью Александр привязался к Наталье, рыжебровый не выдержал и присел комиссара. Александра Тюрникова увели, пообещав наутро устроить над ним суд, а рыжебровый, оправдываясь за товарища, объяснил, что в прошлом году у того на глазах офи-церы расстреляли мать и сестру, с тех пор и озверел красноар-меец Александр Тюрнпков. Сам рыжебровып, прощаясь, пода-рил детям Григория по куску серого от грязи сахара, чем неска-занно растрогал Паптелея Прокофьевпча, заставившего Ната-лью догнать красноармейца и дать ему в дорогу пышку. В другой раз наведывались в хутор советские войска за ло-шадьми, но здесь хитрый Пантелей Прокофьевым выход нашел, забив под копыта копям по гвоздю - хромают и все тут. Од-нажды едва не нарвался Григорий на красноармейские пули:' на вечеринке в доме Апикушки от молодой казачки он узнал, что красные договорились убить казачьего офицера. Григорий бежал и, как волк, до утра скрывался, прячась в брошенной коп-не сухого чакана. Фронт прошел, отгремели бои. В хуторе Татарском устано-вилась Советская власть, заправляли всем избранные на хутор-ском сборе Иван Алексеевич (председатель, "красный атаман"), Мишка Кошевой и Давыдка-вальцовщик. Оружие казакам ве-лели сдать, пеподчпннвшпмся - расстрел. И зажил хутор сво-ей горькой, придавленной жизнью. В начале мясоеда одну лишь свадьбу справили: Мишка Кошевой выдал замуж сестру, да и то хуторяне удивлялись - выбрал время. Слух пошел, что не так страшен прокатившийся фронт, как идущие ему вдогон по станицам и хуторам комиссии и трибуналы: охраняли больше-вики свою власть, чиня расправы и расстрелы бывших казачь-их офицеров и атаманов, авторитет которых прививался в ка-зачьей среде с давних времен. Не так добро, как жизнь нужно было спасать. И собрался Петр Мелехов к своему бывшему однополчанину Фомину, в прошлом - дезертиру с немецкого фронта, теперь - красному командиру. Собрался с подарками и подношениями - жизнь свою выкупать. Гостинец выбирал тщательно, было из чего: еще на фронте хозяйственный в отца Петр награбил много разного добра, нередко сам не понимая назначения диковинных воро-ванных вещей. Заступничество Фомина действительно помогло позднее Мелеховым. На какой-то момент оно оторочило не только арест Петра, но и Григория, которого обоснованно Иван Алексеевич: считал одним из самых опасных людей для Советской власти. Арестовали в хуторе Татарском семерых стариков. В их числе оказались бывший атаман, сват Мелеховых, Мирон Григорье- БИЧ Коршунов и Сплин Иван Авдеевич (прозванным в пароде за свои вечные выдумки Брехом, так и звали - Лвдеич Орех). Всех семерых расстреляли. Ужаснулись хуторяне, забурлили. Все понимали, за что расстреляли Коршунова, хоть и жалко его и вдову с осиротевшими детьми. Знали хуторяне, что не мог он мириться с властью бедняков. Работники, чьим трудом он на-живался, разбежались - в девять раз уменьшился посев. Рабо-тать на землю шел Коршунов не в удовольствие, а по привыч-ке: руки его опустились, хозяйство разорялось; душа изболе-лась за сына, который неизвестно где пропадал в отступном. Не скрываясь, агитировал он против новых начальников, призы-вал хуторян (а однажды и смертельно напуганного такими ре-чами Пантелея Прокофьевпча) к восстанию. Ненависть новой власти к таким, как Коршунов, была понятна. Казаки, сами во-ины и захватчики по обязанности, не раз чинили расправы на завоёванных землях. Однако не понимали они вины Авденча Бреха, Кашулипа, Майдаииикова, Богатырева или Королева, таких же, как они - темных, неграмотных тружеников. В это время в хутор возвращается постаревший, осунувший-ся Иосиф Давидович Штокман. Следа не осталось в нем от ти-хого, спокойного слесаря: научился он и складные речи вести, и завлекать людей своим примером, научился быть жестоким и непримиримым с врагами власти, за которую сам готов жизнь положить. Очень хуторское правление нуждалось в таком че-ловеке, потому так и обрадовались сто появлению Иван Алек-сеевич и Мишка Кошевой. Однако не все начинания Штокма-па проходили па хуторе. Так, Осип Давидович только распугал собрание казаков предложением распределить кулацкое добро по самым бедным казацким семьям: казакам чужого не надо - свое б не отобрали. И разбежались казаки с собрания врассып-ную, только бы ноги унести. Именно Штокман указал на ошибочность отводаареста Пет-ра, Григория и Пантелея Прокофьевича Мелеховых. Два офи-цера, сражавшихся против Советской власти, и делегат Кру-га - самые страшные враги (слишком уж уважают их хуторя-не, а так как их двор всегда был одним из самых зажиточных, то ясно, что сами они добровольно со своим добром пе расстанут-ся). Однако арестовать Мелеховых сразу пе удалось: Петр и Гри-горий ушли с обывательскими подводами, а отец их лежал в тифу. Не успел Пантелей Прокофьсвич окончательно оправиться после тяжелой болезни, как пришел милиционер и арестовал его, дав на сборы десять минут; А через два дня вернулся домой Григории. Однако Петр, сообщив ему об аресте отца, развер-нул коня Григория с база. И снова Гришка Мелехов почувство-вал себя загнанным зверем. Схоронился он у дальнего родствен-ника на хуторе Рыбном, где прожил двое суток. Здесь и застало Мелехова казачье восстание. Не дослушав пламенной речи ста-рика агитатора, вскочил Григорий на своего коня. Бешеной ра-достью заходилось сердце казака, казалось, только сейчас об-рел он истинный путь, и от яростной этой радости, помимо его воли, рвался наружу повизгивающий клокочущий хрип. Все было решено и взвешено, пока длинными утомительными дня-ми отсиживался Григорий в кизячном логове, будто и не было за его плечами боев на стороне большевиков, будто не он раз-бивал карательным отряд Чернецова. Теперь он точно знал сво-их врагов - это те, кто стал врагом всему казачеству, кто поку-сился на его свободу и землю, кто осиротил их курени, войдя без боя, грабил и издевался над их женами. Бешенство возрас-тало в Григории с каждым стуком конских копыт. Надо биться с тем, кто хочет отнять его жизнь. Подобные чувства переполняли большинство горячих ка-зацких голов. Биться насмерть с русскими мужиками, выры-вать у них тучную донскую: землю. Трепещущее противоречие: "Богатые с бедными, а не казаки с Русью..." - быстро затихало под жгучей обидой. Пустили, попробовали - хватит... Первым восстал хутор Красноярский Еланской станицы: решили каза-ки после очередного ареста отстоять своих стариков ("с ними расправятся, а потом и за нас возьмутся"). Пошли в бой воору-женные кто чем: от винтовки до вил и дрючков. Повстанческим отрядам катастрофически не хватало боеприпасов, но казаки до конца бились, отстаивая свое. Многие осознавали близость своего поражения: с одной стороны фронт (развернется и раз-давит всей мощью малочисленных невооруженных повстанцев), с другой - оболыдевиченная насквозь Воронежская область. Без особой организации сотни формировались по хуторам и вступали в бой, никак не связанные между собой. Затем, ког-да восстание разлилось по всей Области Войска Донского, была сформирована структура власти. Вопрос этот мало волновал боевых казаков: они сохранили советы, окружной исполком, даже оставили некогда ругательное слово "товарищ" - старая форма обрела "новое содержание". Был выдвинут лозунг: "За Советскую власть, по против коммуны, расстрелов и грабежей". Расстрелов действительно не было, расправлялись с коммуни-стами и им сочувствующими иначе. Не вспомнит история бо-лее страшных и жестоких расправ. Так, командира каратсльно- го отряда Лихачева, захваченного в плен отрядом Григория, по дороге в Вешенскую конвоиры-казаки изрубили шашками, сна-чала долго издеваясь над большим, красивым телом (выколо-ли ему глаза, четвертовали, отрубили нос, уши). Мишку Коше-вого однохуторяне чуть не закололи вилами, как дикого зверя, и вынужден он был бежать под прикрытием ночи, как когда-то бежал из Татарского Григорий. В плен не брали ни с той, ни с другой стороны: казаки - от все возрастающей ненависти и осознания собственного бесси-лия, красные - с целью полнейшего разгрома казачьего бунта, без возможного повторения. Погиб от рук Мишки Кошевого Петр Мелехов, сдавшийся на милость победивших его красноармейцев. Участвовали в том бою все жители хутора Татарского (старики, женщины, дети). Дарье даже удалось выстрелить из мужниной винтовки. Все они стали свидетелями гибели своих братьев, отцов и мужей. Не проходит для казаков такое бесследно. И вот уже они, умело настроенные гонцами повстанческого правительства, вершили суд на группой арестованных коммунистов, среди которых был и Иван Алексеевич Котляров. Красноармейцев пропустили че-рез хутора, как в старину через строй пропускали солдат, доби-ли их в хуторе Татарском. Началось с убийства Котлярова: из-битый до полусмерти, он долго искал в толпе хуторян знако-мое лицо, чтобы попросить увести жену и сына, увидел лицо Дарьи Мелеховой, выдвинулся к ней. Тут-то все и произошло: кто-то вложил в руки женщины винтовку. Разгорячась от все-общего, на нее обращенного внимания, от бабьего неуемного тщеславия, подняла она винтовку и выстрелила в упор. Хрипя-щего в предсмертной агонии Котлярова добил вахмистр-кон-воир. Григорий, до которого дошло известие о сдаче Сердобского полка, заспешил на спасение своих соседей Кошевого и Ивана Алексеевича. Он знал, что они были свидетелями смерти бра-та, хотел уберечь их от смерти, а заодно и выяснить, кто же убил Петра. В Татарский он опоздал. Дома его встретила перепуган-ная Дуняша, она и рассказала ему о гибели Котлярова от руки Дарьи. Ильинична ушла из дома, не желая оставаться рядом с женщиной-убийцей, а сама сноха лежала пьяная на полу, спа-ла. Желание убить захлестнуло Григория, от отвращения он пихнул ее ногой и уехал с хутора, даже не повидавшись с матерью. Мелехов тяжело переживал смерть брата, не ожидал он, что придется вот так рано навсегда им распрощаться. По щеке мер-твого уже Петра вдруг скатилась слеза, вздрогнул Григорий, но потом догадался, что это растаял в теплом курене снег. С этого момента Григорий Мелехов, получивший повышение по служ-бе (он уже командовал целой дивизией - то есть занимал гене-ральскую должность), не знал удержу в бою. В любой схватке, начиная с момента, когда вскакивал он на копя, Григорий пре-ображался, сознание, ум отключались, выступало какое-то ин-туитивно-звериное чувство - оно и руководило боем до конца. Григорий часто сам вел своих казаков в атаку, по примеру крас-ных командиров не прятался за спины своих подчиненных, но с каждым боем вес меньше жизненной силы оставалось в его сгорбленной исхудавшей фигуре. Как-то, вызванный в Вешенскую на совещание к двадцати-восьмплетнему командующему Кудннову, встретил он холено-го подполковника Георгидзе, помогающего молодому боевому офицеру Кудинову в составлении тактических маневров армии. Тут и закралось в душу Григория сомнение, начал он понимать, чьими руками было затеяно это предательское для простых ка-заков восстание в тылу красных. Казакам было ведь одинаково не по пути как с большевиками, стремившимися уравнять их с безземельными мужиками и рабочими, так и с белыми офице-рами, развязывающими войны лишь с целью собственного обо-гащения. И теперь твердо понял Григорий, что оказалось каза-чество между двух жерновов - с одной стороны красные, кото-рые никогда не простят этого бунта, а с другой - расплата от белогвардейцев, которые никогда не забудут оставленного боль-шевикам фронта и жизни хуторов под Советской властью. И нет у казака выбора. Осознавая постепенно все это, запил Гри-горий. За четыре дня непрерывных гульбищ он заметно осунул-ся, обрюзг, в глазах начал просвечивать огонек бессмысленной жестокости. Предложил ему как-то Прохор Зыков (всегдашний устрои-тель Григорьевых гуляний) отправиться повеселиться к моло-дой красивой казачке. Здесь друзья вывели Мелехова на откро-венный разговор, уговаривая одурманенного самогоном Григо-рия решиться на переворот (не устраивало казаков снова от-даться во власть золотопогонников, к чему привел в конце кон-цов их нерешительный Кудннов). Григорий разговор пресек, так как научился понижать больше, чем простой необразован-ный казак: сейчас недопустимы никакие разногласия в рядах повстанцев - сомнут как нечего делать. И продолжал воевать, все больше зверея от собственного бессилия что-либо изменить. В одном бою под Климовскон рванул Григорий в обычном сво-ем бессознательном состоянии на беспрерывно строчащие крас- ноармейские пулеметы. В какое-то мгновение почувствовал, что сотня его не поддержала, что несется он в бон совершенно один. Но остановиться же было уже никакой возможности. И, жесто-ко изрубив четырех матросов, бросился вдогон за пятым, да перехватили Мелехова подоспевшие казаки: за углом бил вов-сю другой пулемет, а чудо может не повториться. Григорий бил-ся в истерике, жалел, что не всех дорубил; вдруг упал с коня и, рыдая, стал кататься по земле и умолять убить его. Даже гибель брата и многих друзей не смогла развить в Гри-гории топ сознательной жестокости, которой гордились другие казаки. Не мог он так же холодно перерубать безоружных плен-ных, как делал это однорукий Шамиль (осматривая свою "ра-боту" с другими казаками, повторял: "Из трех шестерых сде-лал"). По-прежнему отсылал взятых в плен в штаб, раз попы-тался расправиться, да и то какал-то вдруг всколыхнувшаяся жалость заставила отменить собственное приказание. Мучил-ся Григорий от этого двойственного чувства все больше и, до конца выжатый войной, заболел, выпросил отпуск и уехал в хутор. Перед отъездом успел Мелехов совершить еще один странный поступок: услышав о беспрерывно продолжающихся арестах в Вешенской семей ушедших с красноармейцами каза-ков, ворвался в тюрьму и, угрожая оружием, распустил всех напуганных женщин, стариков и детей, справедливо полагая, что не с ними сейчас воюют его товарищи. Пять дней прожил в Татарском Григорий. За это время ус-пел он посеять себе и теще несколько десятин хлеба и собрался в дорогу только тогда, когда пришел в хутор стосковавшийся по хозяйству отец. Третье возвращение Григория на родную землю было самым безрадостным. Наталья, наслышаиная о его гуляньях, встретила мужа сдержанно, холодно. Не смог он объяснить ей всей глубины своих переживаний, не смогла На-талья понять страшных признаний своего мужа. Разговор с де-дом Гришакой, к которому решил обратиться за советом, еще более запутал малограмотного казака. Дед цитировал ему Биб-лию, убеждая Григория, что ведет он войну неправую, что грех восставать даже против такой власти антихристов, убивать сво-их братьев. Шел от него Григорий, не замечая за своей болью ни красоты несказанно расцветшей по весне природы, ни упои-тельного желания и готовности к плодородию и изобилию, ко-торым было наполнено высокое и гордое солнце. Бросился Гри-горий от отчаяния за последней помощью к женщине, к Акси-нье. Снова завязалась их жизнь в крепкий узелок. Но и эта во-зобновленная связь не принесла ничего, кроме всколыхнувшей- ся Аксиньимой надежды. Старик Мелехов хоть и заметил дур-ные действия Гришки, да не смог, как раньше, пресечь их, прой-дясь по крутой спине сына чем попадя. Не мог он, Пантелей Прокофьевич, бывший всего-навсего в чине урядника, поднять руку на генерала, даже если тот и был его сыном. А жизнетворящая сила брала между тем свое. Необыкновен-но похорошела Дуияша: уже не мог себе представить Григорий, что вот эта статная казачка бегала когда-то по базу, и бились по ее спине смешные тоненькие косички. Быстро оправилась от смерти мужа Дарья. Снова подкрашивала свои черные крутые дуги бровей, принаряжалась, выхаживала перед Григорием по горнице, плавно разворачиваясь своими крутыми бедрами. Не давала ехидная Дарья Григорию покоя. Жизнь брала свое, толь-ко Григорий, вычерпанный войной, не мог уже ощущать всей ее прелести, потому и улыбнулся на слова матери, умолявшей его о милосердии к врагам. Практически не восстановив душев-ных сил, уехал он обратно в дивизию. К этому моменту восстание замкнулось в границах Верхне-Донского округа, становилось ясно, что долго защищать род-ные курени казакам не придется: Красная Армия развернется с Донца и раздавит повстанцев. Командование особенно опаса-лось массового дезертирства в момент полевых работ. Тогда-то и произошло событие, временно поднявшее настроение Донс-кого командования: на сторону восставших перешел Сердобс-кий полк под руководством бывших офицеров царской армии штабс-капитана Вороновского и поручика Волкова. Полк этот был сформирован сплошь из саратовских крестьян поздних возрастов. До солдат доходили слухи, явно не способствовав-шие поднятию их боевого духа. Воевали они вяло, чаще сдавая свои позиции. В такой среде расцвела буйным цветом контрре-волюция, развертывание которой не мог предотвратить слабо-характерный, не имеющий никакого влияния на солдат комис-сар. Приставший к этому полку Штокман ощутил настрой крас-ноармейцев и после разговора с комиссаром отослал Мишку Кошевого в штаб с донесением. Сделал он это поздно, на следу-ющее утро полк был окружен казаками, и солдаты доброволь-но сдались, большинство - вместе с оружием. Штокмана заст-релили на митинге, на котором и было принято решение о сда-че, остальные двадцать четыре коммуниста полка были аресто-ваны, а Мишка Кошевой спасся только благодаря заданию Штокмана. Даже эта победа не имела уже никакого значения в общем ходе истории казачьего восстания. Чувствуя близость пораже- ния, Кудинов, втайне от казаков, пошел на соглашение с коман-дованием Добровольческой армии. Залетали аэропланы, по-ставляя бунтарям оружие и вести от казаков, находящихся в отступе. Решено было потихоньку перебираться на другую сто-рону Дона, что и посоветовал Григорий своей семье, передав это через Прохора Зыкова. Одновременно Зыков выполнял и другую просьбу Григория: он должен был вызвать в Вешенс-кую Аксинью. Твердо решил Мелехов перед окончательным разгромом казаков соединить свою судьбу с этой женщиной и с ней уже дожидаться конца. Ильинична и Наталья уйти из хутора, как наказывал Гри-горий, не смогли: Наталья тяжело заболела, лежала в горячке, а свекровь не могла бросить любимую невестку. За Дон пере-брались Дуняшка с детьми и Дарья. Пантелей Прокофьевич поджидал красных среди хуторских пластунов под Татарским. Аксинья, собрав свои пожитки, приехала, как и приказывал ей Григорий, в Вешенскую, где остановилась поначалу у своей тет-ки. Не смогла Аксинья изменить огромному своему чувству, сбежала от мужа, не выполнив обещания - "не уйду". 22 мая началось отступление повстанческих войск. Населе-ние хуторов в панике устремилось к Дону. В Вешенской прохо-да не было от огромных подвод, доверху забитых казацким иму-ществом. Не желали старики расставаться с нажитым добром, тащили за собой одежду, хомуты, стулья, даже скот. В этой не-разберихе не сразу Григорий разыскал свою любушку, а встре-тив, закрылся с ней у себя и два дня не отзывался ни на какие посылы Кудинова. На третий день из-за отъезда Григория на хутор проведать своих произошла у них размолвка: Аксинья заявила свои права на него, отказалась принять обратно, если поедет навещать семью. Мелехов молча вышел во двор, сел на коня. Решил наведаться в хутор и Мишка Кошевой. Но не просто за новостями, а с расплатой. Долго после гибели Ивана Алексе-евича и других красноармейцев лелеял он эту мысль. И вот те-перь при полном параде заявился Кошевой жечь дома врагов Советской власти. Некому было оказать ему сопротивление, хутор стоял осиротевший, брошенный. Двери и окна домов, прежде по-хозяйски крепко сомкнутые, теперь были распахну-ты настежь, ни детского гомона, ни казачьего говорка не разда-валось за стенами и на улицах Татарского. Навестив пустой дом матери, убедился Мишка, что ждала его бедная женщина до последнего. Переоделся в приготовленное заботливой матерью тщательно заштопанное, но безупречно чистое бельишко и по- шел по хутору, оставляя за собой горящие курени. Был у Миш-ки припасен по такому случаю целый список, одним из первых в нем значился дом покойного Мирона Григорьевича Коршу-нова. Встретил Мишку только дед Грншака, почти выживший из ума: вроде и не собирался Мишка воевать с немощным ста-риком, да разозлился на упрямого казака, не желающего поки-дать родного дома, и застрелил его. Брезгливо обойдя труп, про-шел в горницу и запалил дом. Но не только с целью отмщения приехал тщательно прина-рядившийся красный казак Мишка Кошевой. Надеялся он встретиться с Дуняшкой Мелеховой, мысли о которой пронес он через все фронты и битвы. Но у Мелеховых застал он только Ильиничну. Сказал, что скоро собирается засылать сватов к Дуияше, так как любят они друг друга. На замечание Ильинич-ны, что не ко времени этот разговор, Кошевой гордо ответил, что самое время, а вот со сватами пока подождет. На этом раз-говор закончился, и Ильинична ушла в дом, даже не попрощав-шись с нахальным хлопцем.